ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ТЁМНЫЙ ЗОВ
-Ты проиграл, мой враг. Ты позволил врагу выжить? – Голос, подобный рокоту грома, в котором слышалось плохо скрываемое торжество и гнев, прокатился над западным берегом мира людей.
Молчание в ответ.
Аоддарх, известный окрестным племенам горцев как Жестокий Бог, рассмеялся, услышав этот гневный голос. И хорошо, что рядом не было никого, кто мог бы услышать этот смех. Значит, Владыкам знакомо чувство страха, ваорлок Майгии был прав! Они долго пребывали в неведении, теперь уже поздно, теперь им будет сложнее избавиться от своего возможного врага.
Эброн вышел из пещеры на небольшую площадку перед входом.
В воздухе ощутимо пахло грозой, внизу под ногами толклись тяжёлые облака, и вершины окрестных гор казались заснеженными островами.
«Владыки ослабли. В них ещё слишком много человеческого. – Подумал он. – Их первый удар был намного сильнее, ярость обезумевшего Тхархонна ничто в сравнении с чёрным дыханием Земли Огненных Гор. Значит, Эйл, единственный, кто в праве называть себя Владыкой, возвращается, а они ищут врагов там, где их нет…»
-Мне нет дела до судьбы смертного. – Ответил, наконец, Владыка, его голос вырос из рёва прибоя и воя ветра, и казался не менее могучим. - Ещё не известно, так ли опасен он для нас, как ты говоришь, враг мой. К духу ваорлока возвращается память, а его последователи и почитатели обитают в землях, которые подвластны тебе. Майгии уже может говорить с теми, кто его помнит и ждёт, направляя их в борьбе против неба. Мне пришлось заняться им, пока он не занялся нами. Тот, кто победил Тхархонна, пока не может покинуть места, где родился. У нас ещё есть время решить его судьбу.
-Тогда подумай, какому наказанию подвергнуть Гоорхора, по чьей вине проиграл тхархоонн.
-Это уже сложнее сделать, Гоорхор защищал своих соплеменников, он не нарушил закон…
-Ты рискуешь, но это –твоё право. И твой народ.
Он был странным богом, хотя и не считал себя таковым, не желая подменять собой истинных повелителей мира.
Он казался древним старцем, беседуя со стариками. Он был беспечным юнцом в глазах молодых воинов. Его настоящее лицо видел только вождю Бэл Тао Ахор, Белой Стаи на языке людей, Эотли Лианнату, но вождь давно покинул мир.
Он не защищал тех, кто поклонялся ему. Аоддарх только направлял племена горцев на пути к свободе от Владык.
Люди боялись его и шли к нему. Потому что Владыки, былые хранители и защитники, предали забвению дела и заботы смертных, возвысивших их, в жестокой битве за единоличную власть над судьбами мира.
Он ждал того, кто освободил дваждырождённого от бремени жизни.
Он знал – освободитель так или иначе, но поднимется в Пещеры Видений.
Шторм.
Волны слепо бьются в каменную грудь берега, оставляя на ней прозрачные комья медуз.
Скалы в пелене грязно-серых брызг, словно часовые на страже мира. Их розовые клыки впились в мутное небо, отстаивая порубежье, и клочья гнилой солёной пены грязными бинтами ложатся на рваные, только что полученные, раны.
Тучи.
Тяжёлые космы одичалого мира.
Переменчивые союзники моря и суши, они сейчас в стане моря, нещадно секут побережье плетьми дождя.
Море в бешенстве. Оно забыло былую осторожность. Рокот давних ураганов и память о былых победах сливаются в яростном рёве волн. Когда-то под его ударами скалы рассыпались прахом и гибли материки. Того мира давно уже нет, но память сохранилась.
Скалы презрительно усмехаются в ответ на неистовство моря. Они появились на свет недавно, пришли на смену павшим собратьям, чьи останки обильно усеяли побережье. Они неприступны.
Волны мириадами брызг взметаются к гневному небу в потёках дождя.
Повелители мира молчат, они ещё не решили, кому отдать своё благословение в этой яростной битве.
Кто одержит победу?
Море?
Скалы?
Небо?
Кто знает…
Но не люди.
Люди пришли, люди уйдут, сгинув во тьме веков без следа, эта же вековечная битва останется. Может быть, ненадолго затихнет и море отступит,
Чтобы собраться с силами…
Ветер.
Вой стремительных волчьих стай.
Он в хребтах волн.
Он во тьме ночи.
Он в неизмеримой дали, среди тысяч звёздных костров.
Ветер…
Всегда свободный и одинокий. Он будет всегда. Море и берег канут в небытие. Мир обратится в пыль, потом в ничто, ветер же останется жить и скитаться во мраке и холоде вечной ночи, искать для себя новый мир.
Люди.
Четвёртая сила.
Пока она лишь готовится вступить в битву моря и суши, укрылась в глубине заливов и бухт, изрезавших побережье. Наступит время, шторма утихнут, успокоится море, всё встанет на свои, небом указанные, места. И тогда на спокойной волне закачаются маленькие утлые судёнышки, пропахшие рыбой и потом…
Этот шторм налетел неожиданно, во внеурочный день и час. Его принёс северный ветер перед приходом осеннего каравана из Дома Заката, последнего перед долгой зимой.
Эброн чувствовал, как силы постепенно покидают его. Что бы о нём не думали люди, Аоддарх тоже мог испытывать усталость.
Внеурочный шторм, разгулявшийся у побережья, сам по себе не представлял особой опасности. Хозяина Пещеры Видений с каждым днём всё больше тревожила беспечность Владык. Нельзя упиваться безнаказанностью и видимым всемогуществом, когда имеешь дело с тем, что намного древнее тебя, это опасно. Двухнедельный шторм пробудил к жизни нечто грозящее бедами и гибелью всей юго-западной оконечности Возрождённого Мира. Аоддарх терял драгоценное время и остатки сил, пытаясь предотвратить катастрофу, однако его усилия не увенчались успехом, судороги мира повторялись с завидным постоянством.
«Не пришлось бы взывать к Двуликому.» - мрачно думал он.
Три дня и три ночи корабли каравана болтались неподалёку от угрюмых берегов, не решаясь приближаться к невысокой скалистой гряде, в тени которой таился от гнева моря и неба обезлюдевший посёлок и становище племени, давшего приют Лико после первой тропы, и уютная бухта.
Всё это время купец, правивший караван, терпеливо ждал милости Владык, ждал, когда они увидят со своих небесных тронов дела и заботы смертных, утишат, хотя бы на короткое время, гнев моря, чтобы караван смог войти, наконец, в такую желанную и одновременно недоступную бухту. Ему было нужно пополнить запасы пресной воды перед долгой дорогой на юго-восток, к Суходолью и дальше. Не помешала бы и пара-другая крепких рук, знакомых с морской снастью. В рыбачьих посёлках всегда находились отчаянные головы, коим опостылел устоявшийся родовой уклад и однообразное существование.
Три дня и три ночи купец взывал к равнодушному небу, вспоминая в своих молитвах, быть может, и самого Двуликого, мало почитаемого людьми верховного божества Возрождённого Мира. Во всяком случае, так думали многие из соплеменников Гоорхора. Что бы там ни было, небо не ответило взывающему о милости, наверное, немало прегрешений накопилось у него перед повелителями мира.
Утром четвёртого дня корабли каравана сгинули в беспредельности моря, словно их вовсе не было. Может быть, купец решил повернуть обратно, устрашившись безумия моря; может быть, отправился дальше, к Суходолью или Обители Зноя, доминионам Дома Заката в Ак-Соррах-Зунге…
А Лико потерял последнюю возможность покинуть становище до наступления холодов.
Он устроился на самой оконечности низкого серо-зелёного парапета, сложенного из грубо отесанного камня – буйство стихии не пугало его, скорее наоборот притягивало. Когда-то здесь останавливались корабли неведомого народа, может быть, самих Безумных Богов, их обломки море то и дело извергало из своей ненасытной утробы. Теперь же только волны лизали серый камень.
Но он не задумывался о прошлом – зачем думать о том, чего уже никогда не вернёшь? Зато здесь, в стороне от Становища, было легче дышать. И не так донимали голоса…из ниоткуда – обряд посвящения до предела обострил чувства и желания. Однако песнопения не угасали под напором ветра и моря, хорал мужских и женских голосов настойчиво призывал Лико к свершению чего-то такого, о чем он ещё не догадывался. Или это знак, что его заметили? Так или иначе, но сейчас это сильно мешало думать.
Пламя костра шипело, извиваясь под градом солёных брызг, двухнедельный шторм на этот раз ворвался и в бухту, обычно тихую и спокойную.
На огне томилось мясо – его сегодняшний ужин.
Человек пытался увидеть, сколько ещё таких дней ему ждать. Небо молчало, ни один из смертных не должен знать своей судьбы.
Сегодня он, как и всегда, развёл костёр в отдалении ото всех остальных, перечеркнувших пылающей цепью основание парапета – племя по-прежнему береглось от кого-то.
Зверя больше не было, он пал в битве с человеком. Теперь лишь Лико и берег, где успокоился Мбата, хранили память о поединке. Жители Багровых Скал, отведавшие клыков и когтей зверя, но сумевшие выжить, заплатив за жизнь безумием, тоже были мертвы, благодаря милосердным копьям соплеменников Гоорхора, и преданы очищающему пламени Погребального Костра…
Впрочем, юноша не досчитался среди упокоенных людей брата матери и немногих соседей, чьи семьи ушли из посёлка первыми. Он не сказал об этом ни Гоорхору, ни старейшинам племени, никому, оставив знание при себе, хотя и был уверен – прикосновения смерти не удалось избежать никому…
Смеркалось.
Низкие тяжёлые тучи глушили последние всплески заката, приближая воцарение ночи над миром.
Барабаны вновь выбивали колдовской ритм, заставляя тела людей извиваться в ритуальном танце, но это был иной ритм, ещё не знакомый молодому воину, иной танец. Он не знал, заклинают ли они многодневный шторм успокоиться, чтобы побережье насладилось теплом и уютом последних теплых дней, или же просто приветствуют воцарение ночи.
Вой ветра за скалистой грядой сливался с рокотом прибоя и плачем немногочисленных чаек. Чайки метались среди волн и потоков дождя. Чаячьи стаи быстро редели, слабые гибли, сильные откочёвывали на юг, в более приветливые для чаячьей судьбы края. Оставались те, немногие, которые были не в силах покинуть родные места, обрекая себя на холод и голод долгой зимы. Люди стремились в след своим крылатым собратьям, Владыки не наделили их крыльями…
Лико с тоской всматривался в пелену дождя.
Его душа тоже рвалась за улетающими птицами, ей был тесен мирок опустевшей Обители и становища. Однако земля Непробуждённых душ не отпускала Лико, нужно было сделать ещё что-то не менее важное и необходимое, чем обряд посвящения, свершённый Гоорхором два месяца назад, чем пройденная, пусть и неизмеримо малая часть тропы.
Раны затягивались медленно, слишком медленно, так ему казалось. Они мешали уходить далеко за пределы становища. Снадобья Гоорхора помогали плохо. Точнее, совсем не помогали. Ещё медленнее затягивались раны души, опалённой братоубийством.
Лико не помнил, как ему удалось добраться до становища в тот чёрный день, когда волею судеб ему довелось столкнуться в поединке с порождением мрака. Может быть, Гоорхор, предвидя исход боя, послал своих воинов навстречу ему, может быть, он добрался сам – люди племени молчали. Так или иначе, молодой воин очнулся уже среди костров становища, что бы снова погрузиться в небытие.
Дождливый конец лета миновал, уступил место отмытому до глубокой синевы куполу неба, нежаркому осеннему солнцу, щедро дарившему своё последнее тепло засыпающей земле. Пожухлые листья медленно кружились в застывшем воздухе, толстым ковром устилая землю, уставшую от долгого кипения жизни. Оголённые ветви деревьев исступлённо тянулись к равнодушному небу, молясь своим, неведомым остальному миру, богам. Также исступлённо, как в последний раз, Лико ласкал девушку, которая выхаживала его, а потом оказалось, что кроме жалости в её душе пробудилось ещё нечто.
«Пройдёт немного времени, и она найдёт другого, более достойного, чем иноплеменник, человека из своего племени и не будет женщины лучше, чем она.» – думал Лико, успокаивая себя.
А потом над побережьем вспугнутой птицей заметался северный ветер, который принёс долгий шторм…
Гоорхор подошёл незаметно.
Ты скорее почувствовал приближение вождя, нежели услышал его лёгкую крадущуюся поступь за своей спиной.
Ты отложил в сторону толстую кожаную куртку, на которую уже четвёртый вечер в подряд нашивал толстые костяные пластины, памятуя о когтях зверя. У тебя никогда не было настоящих доспехов, рыбакам Обители не доводилось участвовать в стычках, хотя лучники среди них встречались отменные.
Шаман племени, приютившего тебя, не говоря ни слова, присел напротив на толстую вязанку хвороста, припасённого тобою для долгой ночи и заботливо прикрытого старыми шкурами от сырости…
Они долго молчали, слушая недавно родившуюся ночь.
-Я слышу зов. – Заговорил Лико. – Это не слова, как должно быть, это чьё-то пение. Или просто музыка. Их почти не слышно, но… Завтра утром я поднимусь на Мохарру, к Пещерам Видений. Мне это необходимо. Я хочу, чтобы ты рассказал мне о пути наверх, чтобы я не искал его сам, времени мало. Старики говорят, будто раньше, когда твоё племя ещё не спустилось с гор, вы искали помощи и совета повелителей мира в пещерах, ныне ставших обителью Жестокого Бога, так?…
Он ненадолго замолчал, ощутив присутствие кого-то третьего неподалёку от костра, и неосознанно насторожился. Уже не раз и не два за всё то время, пока он, волею судеб, был вынужден отсиживаться в становище, Лико ловил на себе косые взгляды, полные ненависти и презрения. Не раз и не два он пытался узнать своих врагов в лицо, но люди племени избегали встреч с иноплеменником. Этот третий явно не испытывал к нему дружеских чувств. В лучшем случае. Хотя и врагом тоже не был – Лико не чувствовал запаха угрозы.
Он вынул из ножен меч, который был им откован вчера, положил оружие на колени, как бы предупреждая неведомого врага о том, что готов ответить ударом на удар. Так, на всякий случай Лико не верил, что присутствие Гоорхора остановит врага. Вождь и хранитель племени сделал вид, что не заметил приготовлений своего молчаливого собеседника, всматриваясь в пламя костра.
-Почему ты молчишь? – Немного погодя спросил Лико. – Или я недостоин узнать истину?
-Достоин или нет, решать не нам. Я не знаю, кто осмелился рассказать тебе об этом…- Нехотя отозвался Гоорхор. –Да, так было. Многие поколения племени считали Пещеры Видений обителью богов. При моём отце и отце моего отца. Но Владыки отвернулись от нас. А потом в Пещеры Видений пришёл Жестокий Бог и тогда на племя обрушился гнев и проклятье повелителей мира. Странное это место. Страшное место. Ты не первый, кто услышал зов. Последний раз это случилось семнадцать зим назад. Лучшие воины, сильные женщины, даже дети, слышали его и уходили, чтобы подняться за облака и прикоснуться к неведомому. Почти никто из них не вернулся. А те, кому посчастливилось вернуться…они уже не были людьми и они были опасны…Мои сыновья тоже сгинули. Они ушли, чтобы найти уцелевших или хотя бы их тела, чтобы вернуть племени живых и предать огненному очищению павших. Тогда мы, чтобы больше не слышать зова, покинули родные места…- Гоорхор помрачнел, вспоминая о тех, кого повелел отправить к праотцам за желание идти тропой Жестокого Бога. – Так было семнадцать лет тому назад. То, что сейчас не даёт тебе покоя, Лико, это зов смерти и тьмы. Зачем тебе идти во тьму? Разве мало хорошего в свете дня?
Это была давняя боль.
Гоорхор уже заплатил за жизнь соплеменников жизнью дочери и одного из своих старших сыновей. И ненавистью младшего сына, который после его смерти должен стать вождём и хранителем племени. Воины, которые исполняли его волю тогда, уже предстали пред Владыками. Теперь никто не мог обвинить шамана в содеянном, кроме его самого…и Жестокого Бога. Пусть не по своей воле приказал он убивать соплеменников, отрёкшихся от верности повелителям мира, старая боль, старая рана ещё не затянулась. Иноплеменник, будь он проклят до седьмого колена, сам того не понимая, растравил эту рану своими желаниями и словами. А самое страшное, что Жестокий Бог мог открыть истину победителю Зверя…
-То, что происходит, мне нравится не больше. – Лико усмехнулся, глядя в глаза вождю.
”Я знаю, чего ты опасаешься. – Подумал он про себя. – Ты боишься, что появится ещё один Зверь или кто-нибудь, подобный ему, пока меня не будет в становище, ведь беда никогда не приходит в одиночку. И тогда тебе придётся посылать на верную смерть своих воинов, вместо того, что бы рискнуть жизнью человека, которому ты ничего не должен. А ещё ты боишься, что там, в пещерах видений, мне откроется нечто, о чём ты желал бы умолчать. Нет, я не могу осуждать тебя. Так поступил бы и я, окажись на твоём месте. Так поступил бы каждый. Тем более ты направил меня в этот бой не с голыми руками.”
-Разве вопрошаем мы птицу, покидающую родные края с приходом зимы, какую судьбу она ищет? – Спросил он вождя после долгого молчания.
-Но и птица возвращается обратно, когда наступит срок. – Возразил Гоорхор.
-Не спорю. – Усмехнулся Лико. – Но…кем отведён птице тот срок? Не самими ли Владыками, которых никто не видел? Или повелители мира снизошли и открыли тебе нить моей судьбы? Нет? Вот видишь. Я желаю, чтобы грядущее, каким бы оно ни было, открылось мне. Не имеет значения, кто откроет мне это знание, Жестокий Бог или Зовущий во Тьму. Я хочу исполнить предначертанное и, если на то будет воля Неба, а не повелителей мира, испить чашу смерти. Испить до дна. Я сказал.
-Хорошо, пусть будет по твоему. – Нехотя согласился вождь. – Я не пытался отговорить тебя. Я только хотел, что бы ты немного подождал. Ты не пожелал услышать меня, что ж, твоя воля. Я не стану мешать тебе, поступай, как знаешь. Каждый должен пройти своим путём до конца, не возвращаясь обратно, не сворачивая в сторону. Ты выбрал. Иди, но помни, нет, не было и никогда не будет места смертному на пиршестве Владык. Мои люди проводят тебя до подножия Эр-Кохойта. Дальше пойдёшь один, таков обычай и не мне его нарушать.
Тайхаир, младший и единственный из выживших детей, сын Гоорхора, не стал слушать дальше. Он услышал всё, что ему было нужно, теперь он точно знал, о чём говорит его отец с иноплеменником, но так и не понял – зачем.
Знал, что Владыки больше не говорят с вождём.
Знал, что Гоорхор порядком ослаб и не за горами тот час, когда он шагнёт за последний порог.
Знал, что вождь зачем-то связал свою судьбу с иноплеменником.
Значит, можно не торопиться – иногда бездействие приносит нужный результат намного быстрее, чем бурная деятельность, а у вождя только один наследник. По праву крови.
Да, молодые воины ждут от своего вожака другого – ничто так не подтверждает право на власть, как пролитая кровь. Пусть ждут. Есть ещё один способ – сделать то, на что никто другой никогда не решится. Скажем, нарушить табу и дойти до Пещеры Видений, не устрашившись Тёмного Зова.
Нет, сегодня он не собирался никого убивать. Тем более – иноплеменника, которого ещё можно использовать, как это недавно сделал отец.
Тайхаир так и не смог понять, почему отец избрал для битвы со зверем именно этого человека. Наверное, старик окончательно выжил из ума. Сам Тайхаир чувствовал себя готовым для подобного испытания.
Это его люди пытались остановить Лико два месяца назад за пределами огненной цепи, надеясь, что вождь изменит своё решение. Это он, младший сын вождя выступил на совете старейшин против возвращения Лико в племя после битвы со зверем. Тщётно. Никто не смог, и не захотел, перебороть волю хранителя племени. Теперь, подобно змее, он проскользнул между кострами огненной цепи, ограждавшей становище, и бдительная стража не заметила даже его тени. Немногие были способны на подобное.
Сын вождя усмехнулся…
Пламя костра весело потрескивало, пожирая сухой хворост, Витхару, ближайшему стороннику младшего сына вождя удалось отыскать его в расщелине у самой вершины скалы, в тени которой молодые воины развели огонь.
Племя не выставляло здесь стражу, обрывистые склоны сопок прикрывали становище лучше самых бдительных воинов.
Воины молчали, ожидая вожака. Им не о чем было говорить.
Они не пожелали принять участие в ритуальном танце, чтобы призвать защиту и покровительство Владык, предпочитая полагаться на остроту мечей и крепость рук. Молодость беспечна. Может быть, поэтому смерть снимает самую обильную жатву среди тех, кто недавно достиг поры свершений.
Воины безмятежно жарили мясо на угольях, пустив по кругу баклагу с тёмным пивом, последнюю из старых запасов. Младший сын вождя и хранителя племени появился неожиданно.
-Я не стал убивать, ещё не время. – Коротко заявил он после недолгого молчания. – Я сделаю иначе. Но для этого нужны ещё двое. Иноплеменник должен встретить смерть в пещерах видений, не иначе. Мы пойдём по следу Лико, будь он проклят. – Продолжал молодой вожак, не обращая внимания на испуг товарищей. – Или опередим его, я знаю ещё одну тропу. Потом придёт очередь старика вождя.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ.
ЗОВУЩИЙ.
Тягучие, липкие как смола, звуки потустороннего мира медленно сочились из ниоткуда, осколками эха рассыпались под куполом неба и возвращались обратно, безжалостно впиваясь в ещё не зарубцевавшиеся раны памяти. Звуки в клочья рвали спасительное безмолвие, в котором он пытался укрыться от прошлого. Безмолвие отступало вместе с долгим забытьём. Звуки сливались в цепочки неслышимых слов. Слова волнами незримого прибоя накатывали одна за другой.
Он слышал голоса. Два голоса, усиливавшие друг друга.
-Убивай, убивай, убивай… - настаивали они.
Зовущий, как мог, сопротивлялся их настойчивости, но силы таяли, а помощь не приходила.
Этот бой начался с того дня, когда его слуха достиг предсмертный крик единокровного брага по имени Зверь.
Крик-проклятие убийце, ибо брат не дождался предречённого возвращения отца из запределья, не успел исполнить последний для каждого тхархоонна завет: «Уходя за последний порог, оставь себя в мире живых, ибо настанет день, когда я вернусь, что бы довершить то, что начал, и призову вас под руку свою.»
Крик-благодарность убийце за обретённую свободу и забвение.
Жаль, не дано услышать смертному в последней песне тхархоонна ни проклятия, ни благодарности, а только отчаяние и бессильную ярость смертельно раненого зверя.
Этот крик намертво впечатался в окрестные скалы берега, где встретил свою злую судьбу брат, пав от слабой руки человека, в гранитные валуны, в песок и гальку узкого пляжа, в белопенные волны прибоя. И в одинокую душу Зовущего.
Тоска и боль овладели сердцем и тёмными помыслами творения ваорлока Майгии, когда он услышал эту песню, возвестившую о появлении воителя и здесь, на забытом Небом и Владыками крае мира, где пытались укрыться братья Зовущего, чтобы зализать старые раны и дождаться возвращения отца.
Так было…
Он не спустился вниз, чтобы отомстить за гибель единокровного брата, а значит, во второй раз предал отца, говорившего: «Если твой брат пал в бою, возьми кровью за кровь или уйди вслед за погибшим.»
Он слишком долго жил на границе бесплодного камня и вечного снега и стал другим. Любая дорога, вверх ли, к дому Жестокого Бога, вниз ли, на побережье людей и мэлленги, для него могли обернуться неминуемой смертью. Зовущий терпеливо ждал, когда убийца брата сам поднимется к нему, хозяин пещер видений уже призывал победителя и тхархоон искусно вплетал свой голос в зов Жестокого Бога.
А голоса продолжали приказывать: «Убивай, убивай, убивай…»
Потом, презрев запреты повелителей мира, в его логово сошёл отец, лёгким дымом сгустился над давно остывшими угольями от стен Болотной Цитадели, которые все тхархоонны почитали как величайшую святыню.
В первый момент Зовущий не смог произнести ни слова от удивления.
Они говорили долго, от последних сполохов заката до серых предрассветных сумерек, многое поведали друг другу.
-Убийца твоего брата совершил великое зло. Однако может случиться, что он довершит дело, которое я начал. И зло, совершённое им, может стать великим благом для всех нас в будущем. Кто знает, может быть, ты застанешь те дни, если не потеряешь разум, как твой брат, как и ты сам, семнадцать лет назад, следуя желаниям тех, чьею волей и могуществом я не стал тем, кем должен был стать после своей смерти. – Так говорил отец.
-Но раньше ты говорил иначе. – Не соглашался брат Зверя.
-Разве я приказывал избавиться от человека? Да, в то, что произошло, была и моя воля. Но я желал только одного, чтобы сын моего друга не вернулся в дом Жестокого Бога, чтобы люди, а не кто-то иной вырастили и воспитали его. Случись иначе, повелители мира нашли бы способ уничтожить его. Тогда Элла, бог дорог и троп был ещё слаб и немощен, чтобы защитить своего сына. Впрочем, он слаб и теперь, не многие помнят о нём, возносят молитвы, но сейчас сам Двуликий покровительствует человеку. Иначе в битве на берегу победил бы твой брат. Повелители мира надеялись, что человек сгинет в этом бою и не познает пределов своей силы…
-Кем бы он ни был, убийца всегда останется убийцей. Разве есть хотя бы малая доля вины моего брата в том, что он обезумел от голода и тоски? Или не повелители мира повинны в этом безумии? Почему же тогда человек не спросил в первую очередь с них?
-Ещё спросит. Когда станет достаточно силён. А что до вины…она есть. Не для тебя, для людей. Поэтому ты не можешь понять.
-Мой брат никогда не напал бы первым, не почувствуй он ненависти, страха и презрения к себе. Мы, уцелевшие после падения Болотной Цитадели, поклялись не трогать людей до твоего возвращения.
Зовущий не дождался ответа. Отец покинул логово, не попрощавшись, растворился в предрассветных сумерках, сказав всё, что считал нужным сказать.
-Не уходи. – Кричал он. – Не уходи…
А потом проснулась память, хотя тхархоон надеялся, что она уже никогда не проснётся…
ИНТЕРЛЮДИЯ
Бойцы ждали последнего приступа, понимая, что обречены.
Стены болотной цитадели, опалённые огнём, всё ещё казались неприступными, но…
Враг не торопился, он был уверен в победе. Враг ждал сигнала к решающей атаке. Доблесть осаждённых уже ничего не значила, повелители мира осенили своим благословением латников империи.
У баллист, день и ночь метавших тяжёлые каменные ядра и сосуды с горючей водой, застыла прислуга. У штурмовых лестниц замерли стройные ряды мечников.
На стенах пылали факелы, отгоняя предрассветные сумерки.
И пылали костры во вражеском стане.
Где-то в сером сумраке скрывалась тяжёлая конница вседержителя Империи, ещё не сказавшая своего слова в трёхнедельном штурме.
Ожидание становилось невыносимым.
Зовущий молча смотрел вниз и не мог пересилить глухую тоску, вызванную предчувствием неминуемой гибели. За три минувших недели он ни разу не обнажил меча, посылая в битву тех, кого поручил его заботам отец. Их осталось немного, но и стена по прежнему принадлежала воинам ваорлока, ни одному мечнику империи пока не удалось осквернить её своим присутствием.
Брат Одинец подошёл незаметно, он всегда ходил неслышно, скрываясь в тени. И почти никогда не разговаривал. Когда-то очень давно, в другом мире и в другое время они принадлежали разным кланам и испытывали друг к другу чувство лютой ненависти. Зовущий смутно помнил об этом. Однако общее несчастье и воля отца примирила и породнила их.
Одинец уже потерял всех своих бойцов и теперь бесцельно бродил по цитадели, не зная, куда себя деть. Ему оставалось только одно, самому сгинуть в бою.
”Среди нас предатель, брат. – Мысль Одинца нещадно впилась в содрогнувшуюся душу Зовущего, клинки мечей хищно сверкнули в свете Аллата, поднимавшегося над горизонтом. – Я ещё не знаю, кто именно. Я чувствую, что кто-то ищет возможности отворить ворота цитадели. И он где-то здесь, рядом с нами.”
”Эйджар?”
”Не знаю. Скорее да, чем нет. Люди не могут предать Отца, он сделал для них слишком многое.”
”Отцу говорил?”
”Да. Но он не пожелал меня услышать. Его с нами нет. С тех пор, как цитадель покинули Хайанна и Хээнгол, отец ушёл во тьму. Разве ты не знаешь об этом?”
”Тогда почему ты здесь, а не у ворот?”
”Зачем? Не вижу смысла, брат. Так или иначе, мы все равно обречены. Какая разница, где ты встретишься со смертью? По крайней мере, здесь я смогу продать свою жизнь дороже, чем где-либо ещё?” – Одинец позволил себе рассмеяться.
Они замолчали.
Собственно, говорить было уже не о чем. Смерть всегда смерть, а поражение останется поражением, с какой стороны на него не смотри. Зато если получится вырваться из вражеского кольца, можно будет отомстить.
Внизу, у ворот творилось неладное.
Предсмертные крики.
Брань.
Лязг мечей…
Братья переглянулись. И остались стоять, где стояли. Они по-прежнему надеялись продержаться на стене до ночи. А там, если повезёт, убраться куда-нибудь в глушь, уйти…
Из узких бойниц надвратной башни повалил густой жирный дым. Из дыма на стену, рыча от ярости и воя от боли, вырвался Зверь, ещё один из братьев тхархооннов. Брата шатало. Раны брата не были смертельны, но требовалось хотя бы немного времени, чтобы он пришёл в себя и вновь мог сражаться.
Зовущий и Одинец снова переглянулись друг с другом.
“Теперь нас трое. – Подумал Зовущий. – Это судьба. Потому что сейчас нам нельзя умирать, мы должны прорваться. И хорошо, что Зверь с нами. По крайней мере, уйти в его сопровождении будет гораздо проще. Морок напустит – любая погоня отстанет.”
Дрогнула земля.
Стремительный напор панцирной конницы вседержителя Империи, будь он проклят, смёл защитников цитадели, пытавшихся удержать противника по ту сторону распахнутых ворот.
”Всё.” - тоскливо подумал Зверь. Людей оказалось слишком много, чтобы он, ослабевший от потери крови смог навести морок и остановить их.
Воины Зовущего не выдержали, без приказа ринулись вниз по внутренним, ещё не занятым врагами, лестницам, пытаясь любой ценой повернуть вспять конную лавину. Тщётно. Они ничего не смогли сделать, жалкая горстка неимоверно уставших защитников против свежих сил врага, ещё не опалённых дыханием войны. Их смяли, даже не заметив попытки сопротивления.
Братья, Одинец, Зверь, Зовущий, остались в одиночестве, не пытаясь ввязаться в поединок.
И своим бездействием предали отца, потому что тот был ещё жив. Тхархооны чувствовали ещё не угасшую волю своего создателя и его мучительные поиски путей спасения цитадели.
Братья тоскливо взирали на заваленные трупами узкие улочки Гроондаль-Дсуура, их товарищи сопротивлялись с отчаяньем обречённых. Каждый поворот, каждый шаг, каждый дом встречал мечами и копьями, а то и голыми руками, латников империи.
Чёрный дым поднимался над болотной цитаделью ваорлока Майгии. В пелене дыма то и дело мелькали языки пламени. Казалось, даже воздух вот-вот вспыхнет и тогда уже не будет спасения никому, ни правым, ни виноватым… Но воздух не вспыхнул. И братья, впервые за многие годы, почувствовали своё бессилие перед неотвратимостью. Повелители мира снова одержали победу. И снова – руками людей. Бессилие порождало жгучую ненависть, желание отомстить, их душами постепенно овладевало неистовство. Никто из воинов империи не осмелился взойти на стену и пасть под мечами тхархооннов, ненависть братьев не нашла выхода.
Как выяснилось позднее, они были не единственными, кто, снова полюбив жизнь, предал своего отца. Вернее, жалкое подобие жизни, ибо не может жить по настоящему тот, кого уже давно нет, кого вырвала из спасительного небытия и забвения в мир смертных могучая воля повелителя.
Алый саван заката укрыл почерневшие от копоти стены разрушенной цитадели. Волчий вой провожал тех, кто ступил за Последний Порог и предупреждал уцелевших о близости долгой погони.
Новый день занимался над продрогшей землей.
День скорби, невыносимой тоски и неизбывного одиночества.
И чьи-то голоса, убеждавшие о наступлении часа мести.
Не раз и не два вновь и вновь взывал брат Зверя к равнодушному небу. И отчаянно ждал ответа, он больше не мог противиться, чувствуя, как в душе разрастается чёрное безумие. Ждал, как ждут глотка воды в пустыне. Ни звука, ни мысли не приходило в ответ на мольбу. Лишь где-то на самом пределе слышимости пробивались голоса ещё живых собратьев. Он мог бы перечислить их поимённо, одного за другим, так мало оставалось их в мире.
А голоса настаивали: «Убивай, убивай, убивай. Убивай каждого, кто пройдёт мимо логова, ведь это единственная тропа к Дому Жестокого Бога и враг твой не минует встречи с тобой.»
Враг приближался.
Зовущий ощущал его поступь, слышал его неровное от недостатка воздуха дыхание. И враг был не один, кто-то из сородичей убийцы Зверя, из людей, преследовал врага.
Нет он не выйдет на тропу смерти сегодня, только выглянет из логова, чтобы увидеть и запомнить лицо своего будущего врага. До остальных людей ему больше нет дела – с голодом можно совладать. Раньше он убивал слабейших. Убивал без особого сожаления или радости. Только сильным Зовущий позволял дойти до Пещеры Видений. Хотя бы потому, что сильный может стать ещё сильнее. И тогда поединок принёсет истинное наслаждение – что может быть слаще схватки с противником, равным тебе по силе для того, чьё предназначение сражаться, а не просто убивать?!
Он не выйдет на тропу смерти, пока убийца брата не войдёт в полную силу. И по мере сил своих и возможностей никому не позволит убить своего врага.
Так решил для себя тхархоон…